Свои произведения Франц Кафка создавал с 1911 по 1924 гг. – тревожное начало ХХ века. Ощущение трагизма и неустойчивости мира звучит в каждом романе и новелле писателя. Неслучайно всеобщее внимание обратилось на Кафку только в 40-е годы, когда мир охватил пожар новой войны, когда тоталитаризм захлестнул Европу, и человек остро почувствовал свою незащищенность, хрупкость собственного существования. Общество перестало восприниматься как общность, человек уже не видит в нем опору и защиту, он чувствует исходящую от него угрозу. Теряется вера и в Бога, и в Разум, мир кажется абсурдным.
Роман «Замок», как любое настоящее произведение, многопланен и не однозначен. Его идею нельзя свести к какой-то одной мысли. Чаще всего в «Замке» видят антиутопию, отображение тоталитарного общества, конфликта между государством и личностью. Но можно верить, и к этому есть основания, что кроме таких глобальных вопросов, Кафка говорит и о своей личной проблеме. Проблеме не человечества, а одного человека. Это проблема личности, не вписывающейся в мир окружающих его людей. Мир, где он чувствуют себя чужим, не таким, как все, а значит уродом. Томас Манн увидел «Замке» выражение жажды «благословенной обыкновенности», он нашел в нем созвучность своим произведениям, в которых он ставил вопрос о не совместимости творчества и человеческого счастья.
В «Замке» Кафка изобразил систему, или конструкцию, как он сам это называл, имеющую все признаки тоталитарного общества: замкнутость, строгая олигархия, бюрократический формализм, жесткий контроль, слежка и доносы, нетерпимость, враждебность ко всему, что приходит извне. Здесь, как и во многих других свих произведениях, Кафки не обозначается ни место, ни время действия, что рождает универсальность. При таком подходе нельзя свалить вину за происходящее ни на особенности исторического периода, ни на местные, национальные традиции.
Огромная бюрократическая машина Замка работает, круглосуточно и напряженно. И на первый взгляд кажется, что эта работа имеет смысл и обеспечивает порядок, но чем дальше землемер К. поникает в замковый мир, тем четче вырисовывается абсурдность здешних законов и предписаний. Деревня, в сущности, живет сама по себе, ведь такая громоздкая и нелепая система, просто не в состоянии чем-либо управлять. Даже связь с Замком «только кажущаяся». Единственное, что здесь исправно работает, так это контроль. «Хозяйство тут, видно такое, что при одной только мысли, что контроль отсутствует, человеку становится жутко»*. Это мир, в котором ничего нельзя добиться и его обитателям это прекрасно известно: « Не отрицаю, может быть, иногда и можно чего-то добиться, несмотря на все законы, на все старые обычаи; сама я никогда в жизни такого не видела, но говорят, есть примеры, всякое бывает…»* Это страшный неподвижный мир, похожий на трясину – чем больше прикладываешь усилий, чтобы выбраться, тем сильнее тебя засасывает. Для жителей Деревни замковая система верна и безошибочна, для постороннего К. это «дурацкая путаница, от которой, при некоторых условиях, зависит жизнь человека»*. Но человека, как такового, для системы не существует. Иногда Кафке ставят в упрек то, что его герои обезличены. Если это и так, то дело здесь не только в творческом методе писателя: машиноподобное общество уничтожает личность, здесь не может быть ярких индивидуальностей. Впрочем, нельзя согласиться, что персонажи Кафки полностью обезличены.
Кафка часто пишет об обществе и человеке, и всегда у писателя они находятся в оппозиции друг к другу. Но что же такое общество, как не жизненное устройство созданное самим человеком. В романе «Процесс» Йозеф К. сам помогает государственной машине расправиться с собой. Здесь человек бессильная жертва и одновременно пособник обличенных властью. Казалось бы, система работает на «хозяев жизни». Но в романе «Замок» существование этих «хозяев» выглядит вовсе не радостным. К чувству уважения, преклонения и завести по отношению к чиновникам у поселян всегда примешивается жалость, а иногда даже ирония. Как ни странно, но жители деревни, несмотря ни на что, чувствуют себя более свободными людьми, чем обитатели Замка. И Кламму и другим чиновникам приходится прятаться от землемера К., которого в Деревне считают самым ничтожным человеком. Из-за этого «ничтожества» всемогущий Кламм вынужден менять свои планы, а чиновники в гостинице, боятся высунуть носы в коридор. Жизнь чиновников тоже неустроенна, та же грязь, та же теснота, правда, у них есть хороший коньяк, но и тот воруют кучера. Служащие Замка сами придавлены бюрократической машиной своей системы, и над каждым начальником стоит свой суровый начальник. «Толстый властвует над бедным человеком в пределах известной системы. Но сам-то он не система. Он даже не властелин, напротив! Ведь и толстый человек носит цепи». Это главный абсурд, раскрытый Кафкой: люди мучаются в системе, которую сами и выстраивают. Мало кто из обитателей призамковой Деревни внушает уважение или симпатию. Если хозяева из замка плохо с ними обращаются, то ведь поселяне сами считают себя достойными такого обращения. А, жалуясь на тяжелую жизнь и мечтая о лучшей, обитатели Деревни все-таки воспринимают свою жизнь, как норму. Именно на таком самоуничижении и держаться тоталитарные режимы. В таком обществе, человек ощущает себя и аппарат управления, как единое целое: «Между Замком и крестьянами особой разницы нет»*. Никому из жителей Деревни и в голову не придет провести такое разделение, какое делает К.: «Но, по-моему, тут надо разграничить две стороны дела: с одной стороны, то, что происходит внутри отделов и что они могут толковать так или иначе, а с другой стороны, существует живой человек – я, который стоит вне всех этих служб и которому со стороны именно этих служб угрожает решение на столько бессмысленное, что я еще никак не могу всерьез поверить в эту угрозу»*.
Кто стоит на вершине замковой пирамиды и является хозяином над всеми? Вовсе не Кламм и не Сортини, а граф, о котором упоминают только в самом начале и почти сразу же забывают. Кто этот граф? Бог, который хозяин над всем, но ни во что не вмешивается? Казалось бы, всем заправляют чиновники, по крайней мере, жители Деревни постоянно на них ссылаются. Но в действительности они не играют существенной роли в жизни крестьян и бюргеров. Одна из самых важных глав в роман: «Наказание Амалии». Здесь раскрывается корень всего абсурда замковой системы, здесь препарируется больное общество. Амалию наказывает не Замок, а сами жители Деревни: «…они считали, что, отрекаясь от нас, они только выполняют свой долг, мы на их месте поступили бы точно так же»*. Машина подавления диктует свои нормы морали и поведения. Здесь даже смех перестает быть смехом: «… тут у нас если кто смеется, значит, злорадствует или завидует…»* Тоталитарное общество не терпит, тех, кто выпадает из ряда, будь то своя Амалия или чужак-землемер. Выделившийся становится изгоем, и его с наслаждением добивают, даже если эта потеря не выгодна обществу.
Тема отчужденности одна из доминирующих в романе. Родившись в семье коммерсанта, находясь под властью отца, Франц Кафка не смел посвятить себя литературному труду. Он был вынужден закончить юридический факультет и служить чиновником в страховом агентстве. Художник – отщепенец в собственной семье и на чиновничьей службе. Постоянное чувство непохожести на других, постоянное сопротивление среды. Таково трагическое одиночество несчастного Замзы в «Превращении». Об этом же писал Томас Манн в «Тони Кригере». И в своей жизни Кафка такой же чужак, какой землемер К. в Деревне. Изначально «Замок» писался от первого лица, и не случайно главный герой обозначен инициалом К. Замок не любит чужаков: «…гостеприимство у нас не в обычае, нам гостей не надо»*. Здесь и нет такого понятия – гость. Раз нездешний – значит чужой, рас не такой как мы – значит не правильный, и нет тебе места среди нас. «Вы не из Замка, вы не из Деревни. Вы ничто. Но, к несчастью, вы все же кто-то, вы чужой, вы всюду лишний, всюду мешаете, из-за вас у всех постоянные неприятности… нам ваши намеренья неизвестны…»*. Дом Варнавы, единственное место, где рады К., но и то, может быть, только потому, что сами попали в отщепенцы. И все-таки к К. тянутся: он избранник Фриды, к нему неравнодушна Ольга, Варнава искренне пытается ему помочь, жена Брунсвика интересуется землемером, а маленький Ханс заявляет, что хочет стать таким, как он. Интересно, что при этом, Ханс, как и все жители Деревни, смотрит на К. сверху вниз, как старший на младшего. Но мальчик, в отличие от прочих, считает униженное положение землемера временным и уверен, что в будущем К. всех превзойдет. Кажется, что это превосходство чужака, превосходство свободного человека, все-таки чувствуют все жители Деревни, потому и прилагают такие усилия, чтобы унизить землемера. Потому и замковые чиновники его так боятся. Может быть, из-за своей непроходимой тупости они ничего и не понимают, но инстинкт самосохранения должен предупреждать их об опасности. Истоки силы землемера, его уверенности в себе Кафка раскрывает в короткой истории о кладбищенской стене, на которую маленький К. сумел взобраться. И ощущение этой победы давала ему поддержку всю его жизнь. Если жители деревни, люди следования правилам и традиций, то К. человек преодоления.
Зачем К. пришел в Замок? Почему он так упорно хочет здесь прижиться? В романе дается обыденное объяснение: «А я вам сейчас перечислю, что меня тут удерживает: те жертвы, что я принес, чтобы уехать из дому, долгий трудный путь, вполне обоснованные надежды, которые я питал в отношении того, как меня тут примут, мое полное безденежье, невозможность снова найти работу у себя дома, и, наконец, не меньше, чем остальное, моя невеста, живущая здесь»*. По крайней мере, так землемер говорит старосте, но в начале романа, К. является с какой-то тайной миссией: « К. насторожился. Значит, Замок утвердил за ним звание землемера. С одной стороны, это было ему невыгодно, так как означало, что в Замке о нем знают все, что надо и, учитывая соотношение сил, шутя принимают вызов к борьбе. Но с другой стороны, в этом была своя выгода: по его мнению, это доказывало, что его недооценивают и, следовательно, он будет пользоваться большей свободой, чем предполагал»*. Здесь видно, что место землемера, это только прикрытие, это предлог, чтобы проникнуть в Замок. Далее в романе об этой секретной миссии больше нигде не упоминается. Возможно дело в том, что «Замок» остался не дописан: или Кафка так и не раскрыл подлинные планы землемера, или изменил сюжет и идею романа. В пользу последнего говорит свидетельство Брода, которому его друг Кафка, рассказал о финале «Замка»: «Мнимый землемер получит, по крайней мере, частичное удовлетворение. Он не прекращает борьбы, но истощенный ею умирает. Община собралась у его ложа, а из Замка спущено решение, гласящее, что, хотя и не существует юридического основания разрешить К. проживание в Деревне, с учетом определенных привходящих обстоятельств ему дозволяется тут поселиться и работать». Интересно, что и Брод называет К. мнимым землемером. Но мы имеем только то произведение, которое оставил нам автор.
Томас Манн, не видя в действиях К. никакого тайного смысла, считает его попытки устроится в Деревне, стремлением обрести обыкновенное человеческое счастье. К. просто хочет уйти от одиночества, « укорениться, вступить «в ряды», в права бюргера, жаждет иметь почетную профессию, иметь родину, короче, жаждет «благословенной обыкновенности»**. Это протест против самоотречения художника, пренебрегающего жизнью во имя творчества. Томас Манн опирается на высказывания самого Кафки, который чувствовал, что его внутренняя жизнь писателя разрушает и лишает смысла все остальное: «… что только вследствие моего литературного предназначения я ко всему остальному безразличен и, следовательно, бессердечен»**. Томас Манн отождествлял путь землемера к Замку с дорогой к Богу. Деревня – это добропорядочная нормальность, образ жизни земли, а Замок – божественное, небесное управление.
Но тогда получается, что своим романом Кафка ниспровергает Бога. Нужно быть атеистом, чтобы увидеть в холодном абсурде Замка хотя бы крупицу божественного. Или стать аборигеном Деревни и с «высоты» добропорядочной нормальности обожествить Замок со всем его абсурдом. Для того, чтобы прижиться в Деревне нужно стать таким же, как все жители Деревни. Для того, чтобы жить в «благословенной обыденности» нужно перестать быть художником. Творить или жить – такой выбор вставал перед многими художниками. Высунувшись из своей «башни» Флобер позавидовал буржуазному семейству, Марина Цветаева изнывала под грузом семейных обязанностей. Несколько раз Кафка пытался жениться, жаждал и боялся этих уз. И, получив долгожданный покой и, может, быть счастье, он погибает, как землемер, дождавшийся разрешения жить в Деревне. Случайность или предсказание?
Долгие годы, работая в страховой компании, Кафка тяготился тем образом жизни, который ему приходилось вести. У него даже возникали мысли о самоубийстве. И лишь узнав, что он неизлечимо болен, писатель нашел в себе силы восстать против отца, уехать в Берлин, о котором он давно мечтал, и начать там новую жизнь. Так на практике Кафка осуществил свой выбор и осознал необходимость сделать себя. Тем же путем идет его герой. Землемер К. делает свой выбор не на основе абстрактных норм, а исходя из ситуации. В романе «Замок» не трудно разглядеть идеи экзистенциализма – философию социальной ответственности. Человек свободен, ибо никакая религия, никакая обще светская мораль не укажет, что надо делать. Слепое подчинение нормам приводит к абсурду. Внимание к судьбе человека, поиск смысла жизни, ощущение тревоги, отчаянья и заброшенности, разобщенность и непонимание людей, тупик, при котором «я» одного человека ограничивает свободу другого, -- все это вопросы экзистенциализма, поднимаемые литературой начала ХХ века.
В произведениях Кафки часто подмечают сновидческий характер: алогичность, двуликость, расплывчатость, таинственность, символичность. Томас Манн, называя Кафку сновидцем, в то же время отделял его от немецких романтиков: «слишком точен, слишком реалистичен, слишком связан с жизнью, с ее простыми и естественными проявлениями...»** В «Замке» действительно переплелись сон и явь. Заснеженный пустынный край, таинственный недосягаемый Замок, странные люди, лабиринты канцелярских коридоров, рассыпающиеся горы бумаг, блуждающие листки… Но этот мир состоит из обыкновенных вещей, в персонажах узнаваемы черты живых людей, все происходит в обстановке простейшего быта, стиль изложения ясный, подробный, даже деловой. Мистика соседствует с реальностью. Даже личность главного героя остается неясной до конца, откуда он явился, тоже не известно. В романе он засыпает и просыпается, ночует всегда на новом месте, выспаться ему удается редко, что подчеркивает впечатление грез наяву. Ситуация вокруг землемера постоянно меняется, при чем это зависит не только от происходящих событий, но и от точки зрения на них других персонажей. Хозяйка постоялого двора, Фрида, Ольга, Пепи – у каждой из них свое понимание вещей. Иногда землемер просто оказывается сбитым с толку. Сказочные превращения происходят с помощниками К. – то это старые помощники, то новые, то молодые парни, то вдруг зрелые мужчины. Отголосок переговоров чиновников в телефонной трубке и их голоса в коридоре гостиницы превращаются в детские крики и пение. И неизвестно является ль Кламмом тот, которого называют Кламмом. Его тоже все воспринимают и описывают по-разному. «Но в этих разногласиях ничего таинственного, конечно, нет; и понятно, что разное впечатление создается в зависимости от настроения в минуту встречи, от волнения, от бесчисленных степеней надежды, или отчаянья, в которых находится тот, кому, правда лишь на минуту, удается видеть Кламма»*. Выходит, что никакой абстрактной реальности нет, а, возможно, и быть не может. «Замок» это роман-ощущение. События преподносятся либо в восприятии главного героя, либо в пересказе других персонажей. Одно видение наслаивается на другое, что и создает ощущение многоликости и изменчивости. Действительность отражается в увеличивающем зеркале «Замка» и разбивается на несколько мелких отражений в представлениях его героев.
Кафка не смягчает действительность, напротив, он заостряет негативные стороны. «Замок», как и все творчество Кафки, пессимистичен, и автор не видит нужды подстилать читателю соломку. Писатель даже иронизирует по поводу мрачных сторон жизни, а человеческое несовершенство воспринимает как должное: «Человек насекомое не потому, что так случилось, а потому, что так должно быть». Но и ведь у самого Кафки не все персонажи насекомые. И если землемер вступает в борьбу с замком, значит, писатель оставляет нам какую-то надежду. Потерпел ли поражение землемер? Да, иногда он делал шаг назад, иногда Замку удавалось заставить его играть по своим правилам, но на то К. и живой человек. Будь он другим, мы бы в него не поверили. Он не сказочный Ланселот, он один из нас. А то, что в финале землемер должен был погибнуть, так ведь смерть это не поражение.
Использованная литература:
*Ф. Кафка «Замок» перевод Р. Райт-Ковалевой. Растов-на-Дону 1999 г.
**Т. Манн «В честь поэта» С.-П. 1997 г.
Е. Книпович «Франс Кафка» «Современная литература за рубежом» М. 1966 г.
Год издания романа: 1926
Неоконченный роман Франца Кафки «Замок» получил широкую популярность во всем мире. Это произведение шесть раз экранизировалось в разных странах мира, а по его мотивам была создана театральна постановка. Сам роман «Замок» Франс Кафка начал писать в январе 1922 года, но уже в сентябре решил отказаться от него. Читать роман «Замок» стало возможно лишь после смерти писателя, когда вопреки завещанию Франца, его друг опубликовал роман.
Книги «Замок» краткое содержание
В книге Франца Кафки «Замок» кратком содержании вы узнаете историю тридцатилетнего К. Поздним зимним вечером он прибывает в Деревню. Хозяин постоялого двора и крестьяне изрядно смущены его появлением. Но главный герой очень устал и поэтому не придает этому значения и быстро засыпает. Его сон прерывает некий Шварцер, который называется сыном смотрителя Замка. По его словам, жить или ночевать в Деревне или Замке можно только с разрешения графа, владельца этих земель. Главный герой объясняет, что прибыл суда по вызову графа и что он землемер. Лишь после проверки его слов по телефону Шварцер оставляет его в покое.
Далее в романе Кафки «Замок» читать можно о том, как утром главный герой решает отправится к Замку. Он бродит по улицам Деревни и тонет в снегу, но, казалось бы, прямые улицы, ведущие к Замку, выводят его не туда. Сильно устав он возвращается на постоялый двор. Тут его уже ждут «старые» помощники – Артур и Иеремий, которых он видит в первый раз. К. понимает, что их к нему приставил Замок и поэтому признает их «старыми» помощниками. Хотя о землемерных работах они нечего не знают. С их помощью он надеется попасть в Замок, но по телефону сначала отказывают им, а затем и ему. Как раз к окончанию телефонного разговора приходит посыльный Варнава. У него письмо из Замка для К. В письме сообщается, что К. принят на работу землемером и что он подчиняется старосте Деревни. Вместе с посыльным главный герой надеется пройти к Замку, но Варнава приводит его к себе домой.
В доме Варнавы главный герой книги Франца Кафки «Замок» знакомится с его сестрой Ольгой. Благодаря ей он попадает в гостиницу, предназначенную для господ Замка. Как раз здесь сейчас живет его непосредственный начальник Кламм. В гостинице «Господский двор» К. знакомится с буфетчицей Фридой. Она здесь очень важная фигура, что сквозит в ее взгляде, ведь она любовница того самого Кламма. К. предлагает ей бросить чиновника и стать его любовницей на что девушка сразу соглашается. Ночь главный герой книги «Замок» Кафки проводит в объятиях Фриды под стойкой буфета. А на утренний равнодушный зов Кламма, Фрида дважды отвечает отказом. Следующую ночь он проводит в комнатенке на постоялом дворе. Причем его помощники практически спят с ним в одной кровати. С помощью Фриды главный герой надеется поговорить с Кламмом, но сначала сама Фрида, а затем и Гардена – хозяйка постоялого двора, убеждают его что это невозможно. Ведь Кламм из Замка, а К. даже не из Деревни – он «ничто». Кроме того, Гардена выражает сожаления, что Фрида бросила «орла» и поменяла его на «слепого крота». Ведь двадцать лет назад Гардену тоже вызывал Кламм. Он делал это три раза, и женщина до сих пор хранит чепчик и платок, подаренные чиновником, а также фотографию первого посыльного.
Далее в нашем романа Кафки «Замок» кратком содержании читать можно о том, как К. отправляется к старосте. Тот рассказывает о том, что много лет назад на запрос о необходимости землемера он направил в канцелярию Замка письмо с отказом. Но это письмо попало не в тот отдел. Признать этого не могли и только спустя несколько лет контрольная инстанция нашла ошибку, и канцелярия была вынуждена ее признать. И теперь, когда все, казалось бы, выяснилось появляется К., сводя на нет многолетнюю работу. Староста даже попытался найти эту корреспонденцию, но среди многочисленных папок ему это не удалось. Староста предлагает К. стать сторожем в школе. Но эта должность нужна не чуть не больше чем должность землемера. По настоянию Фриды главный герой принимает это предложение.
В надежде поговорить с Кламмом главный герой идет в «Господский двор». У преемницы Фриды – Пепи он узнает где Кламм и ожидает его на улице. Появляется секретарь Кламма — Мом и просит его уйти. К. отказывается. Мом желает провести допрос К. для протокола. Но узнав, что Кламм не будет читать этот протокол, главный герой убегает. По дороге он встречает Варнаву с письмом от чиновника. В письме Кламм благодарит К. за качественную работу. К. просит хотя бы Варнаву объяснить чиновнику что это недоразумение, но посыльный уверен, что его и слушать некто не будет. После ужина главный герой книги «Замок» Кафки спрашивает у Фриды как избавится от помощников. Но девушка уверена, что это невозможно. Шанс появляется уже на следующее утро. Когда учительница Гиза устраивает им скандал из-за ихнего ужина и сна в гимнастическом зале. Она заявляет, что К. уволен. Но главный герой не согласен и остается. Зато он увольняет своих помощников, которые словно дети бегают около школы и стучаться в окна.
Тем временем Фрида за четыре дня знакомства сильно сдала. Он ревнует К. к Ольге и считает, что главный герою любит не ее, а любовницу Кламма. И ради встречи с ним он легко откажется от нее. От Ольга главный герой узнает особенность жизни в Деревне, которая как две капли воды похожа на . Три года назад чиновник Сортини на одном из деревенских праздников приметил младшую сестру Ольги – Амалию. В тот же вечер прибыл посыльный с требованием девушке явиться в гостиницу. Она порвала письмо и кинула в лицо посыльному. До этих чиновников некогда не отказывали. С тех пор семейство лишилось заработка и их некто даже не хотел выслушивать. Более того от них отвернулись даже жители Деревни. Теперь все надежды только на Варнаву который все больше разочаровывается, выстаивая очереди в канцеляриях. Ольга дабы получить хоть какую-то информацию спит со слугами чиновников.
Тем временем Фрида неуверенная в К. решает вернуться обратно в буфет. А для создания семейного очага она приглашает Иеремию. Тем временем один из секретарей Кламма – Эрлангер вызывает К. в свой гостиничный номер. Здесь К. встречает Фриду и пытается поговорить с ней, но она не желает с ним говорить и убегает. Не в силах найти номер Эрлангера главный герой заходит в первый попавшийся. Здесь дремлет чиновник Бюргель, который рад собеседнику. Он начинает жаловаться К. на тяготы службы. И под его монотонный голос главный герой романа Кафки «Замок» засыпает. Именно поэтому он не слышит слов чиновника о том, что за этот разговор он сделает для К. все что угодно. Уже ближе под утро он таки попадает к Эрлангеру который требует вернуть Фриду в буфет. Ведь ее отсутствие раздражает Кламма. Тем временем наступает утро и К. видит, как просыпается «птичник». По коридорам развозят бумаги, а чиновники их разбирают, кто с ленцой, кто с готовностью. К. не имеет права здесь находится в это время и его выгоняют. Лишь хозяйка гостиницы позволяет ему переночевать за его советы в моде. Но затем главному герою ночевать негде. Но К. везет. Конюх Герстекер надеется с его помощью добиться чего-то от Эрлангера. Поэтому он решает приютить К. На этом роман обрывается.
"К тому же я боюсь, что жизнь в Замке окажется не по мне. Хочу всегда чувствовать себя свободно" Ф. Кафка "Замок" Шесть неполных дней и пять ночей, которые землемер К. проводит в Деревне, требуется Кафке, чтобы описать мир "Замка", описать достаточно полно, выпукло, так что на самом деле вопросов по прочтении не остается. То есть остаются мелкие вопросы технического характера, но это не меняет сути дела. Обычно это плохо, потому что если после прочтения нет желания подумать над произведением, позадавать самому себе вопросы, углубиться в авторскую тайну (так хочется назвать пресловутый образ автора, который проглядывает то там, то сям в тексте), перечитать какие-то места чтобы лучше разобраться, - произведение прошло мимо, то ли в силу своей легковесности, то ли тотального несовпадения с твоим собственным внутренним миром. Но Замок написан удивительно. Он сложен для чтения, местами зануден, но не дает бросить чтение или просто расслабиться и перелистнуть страничку. Он как будто снова и снова наталкивает тебя на размышления своими бесконечными монологами (ведь на самом деле диалоги "Замка" постоянно превращаются в монологи или серию последовательных монологов). Поэтому когда автор оставляет тебя на пороге очередного монолога, который заводит мать Герстекера, возникает ощущение того, что уже ничто и никогда принципиально не изменится и что все плохое, что должно было произойти с землемером, уже произошло, дальнейшее не важно. Землемер К., вызванный в Замок для проведения работ, попадает в странный для него мир, мир в котором он не умеет правильно себя вести, постоянно пытаясь использовать привычные для себя приемы и методы решения проблем. Неизбежно возникает конфликт между землемером и миром, конфликт, в ходе которого меняется только землемер, и меняется не в лучшую сторону. Что же представляет собой этот мир, столь враждебный несчастному землемеру? Это мир тотальной оппозиции "Замок - Деревня". Причем Замок представляет собой некое высшее, чистое и светлое начало, а Деревня - прозу и мерзостность жизни. Оппозиция выдерживается на протяжении всей книги, во множестве противопоставлений. Замок стоит на горе, Деревня в низине. Воздух в замке другой, видимо чистый и свежий, поэтому чиновники из Замка долго не могут находиться в Деревне и дышать ее затхлым воздухом. Высшее благо для деревенских - попасть в Замок в качестве слуг. Но для такой работы отбирается не каждый - людей отбирают по внешней привлекательности. Так, крестьяне, посетители постоялого двора, на котором землемер ночует в вечер своего приезда, имеют внешность, которая вызывает в памяти внешность крестьян с картин Брейгеля - грубые, почти карикатурные лица: "казалось, их били по черепу сверху, до уплощения, и черты лица формировались под влиянием боли от этого битья". В гостинице же, там где собираются слуги, каждый из которых в прошлом житель этой же деревни, лица уже другие. "Они были одеты чище, в серо-желтых, грубой ткани платьях, с широкими куртками и облегающими штанами. Все это были люди небольшого роста, очень похожие с первого взгляда друг на друга, с плоскими, костлявыми, но румяными лицами". Автор много внимания уделяет изобразительному ряду, который должен подчеркнуть превосходство того, что связано с Замком. Так, слуги носят одежду, облегающую стройные тела. Помощники, Артур и Иеремия, красивы. Красив Варнава, которому разрешено входить в Замок. Красива женщина, жена кожевенника, служанка из Замка. Мечта каждого - хоть немного приблизиться к Замку. Те, кому разрешено бывать в Замке приносят оттуда слухи, так напоминающие мифы о небожителях. Вот как выглядит чиновник Кламм, о котором столько говорят в романе, но которого никто так и не увидит: "Он выглядит совершенно иначе, когда появляется в Деревне, чем когда оттуда уходит; иначе - до того, как выпьет пива, и совсем иначе потом; когда бодрствует - иначе, чем когда спит; иначе - в беседе, чем в одиночестве, и, что, конечно, вполне понятно, он совсем иначе выглядит там наверху, в Замке. Но даже в Деревне его описывают по-разному: по-разному говорят о его росте, о манере держаться, о густоте его бороды, вот только его платье все, к счастью, описывают одинаково - он всегда носит один и тот же черный длиннополый сюртук". Кламм обладает классическими свойствами сказочного существа: неопределенностью облика и местонахлждения. Слуги, грубоватые румяные мужички в буфете гостиницы, в замке, якобы, имеют огромное влияние. Они могут воздействовать на господ и зачастую даже руководить ими. Подобные легенды передаются из уст в уста, ими подчуют и землемера. Если даже слуга окружен неким волшебным ореолом, то что касается графа, владельца замка, то это фигура совершенно недосягаемая. Лишь в начале романа, когда К. только появляется на постоялом дворе, в разговоре с ним упоминают графа: а именно, он узнает, что Деревня принадлежит графу, и что для того чтобы переночевать на постоялом дворе (который казалось бы для этого и предназначен), нужно получить разрешение от графа. Больше о графе упоминаний нет. И неудивительно. Любой секретарь так значительно отделен от жителей Деревни, так возвышен, что обычные чиновники кажутся невероятно значимыми персонами, теми, сам спуск которых в долину является событием. А ведь эти чиновники довольно мелки, по слухам есть гораздо более могущественные, над которыми находятся еще более могущественные. Неудивительно, что сам граф теряется за эти стремительно нарастающим блеском, сливающемся в неком ослепительном сиянии благородства. Там, за сиянием, совершенно недостижимый и непостижимый граф ведет свою недостижимую и непостижимую жизнь. Поэтому в дальнейшем в романе граф ни разу не упоминается, используется некое безличное "господа" для определения старших по должности жителей Замка. Именно так в своих мыслях землемер называет чиновников. И в самом деле, справедливо: согласившись остаться на графской службе, он превратился в зависимого человека, положение которого, вдобавок, не определено, а согласно логике здешних мест это значит, что оно крайне низкое, рядом с крестьянами, и начальником для него является каждый, кто занимает хоть какой-то пост. Как устроено общество, в которое попал К.? Судя по словам Ольги: "считается, что мы все принадлежим Замку", это традиционное общество, то, каким оно было до первых буржуазных революций. По крайней мере, вся атрибутика описаний крестьянской жизни, вся логика служебных и социальных взаимоотношений говорит именно об этом. Конечно, это не совсем средневековое общество, так как устрашающей пирамиды чиновников, описанной в Замке, во времена феодализма не было, скорее это напоминает древнеегипетскую цивилизацию с мириадами писцов, бдящих интересы фараона и наблюдающих за крестьянами и рабами. Да, каким-то непостижимым образом описывая жизнь в Деревне Кафка создает впечатление жизни в империи. Непостижимым только потому, что Деревня мала, да и Замок вроде бы невелик, по крайней мере, так видит его К. "Это была и не старинная рыцарская крепость, и не роскошный новый дворец, а целый ряд строений, состоящий из нескольких двухэтажных и множества тесно прижавшихся друг к другу низких зданий, и, если бы не знать, что это Замок, можно было бы принять его за городок. К. увидел только одну башню, то ли над жилым помещением, то ли над церковью - разобрать было нельзя. Стаи ворон кружились над башней". Но это не меняет сути, с каждым часом, проведенным в деревне, Замок в сознании Землемера превращается в мощную, все более и более неодолимую силу. Для создания эффекта мощи, огромности, бесконечности Кафка использует прием гиперболизации, повторения, нагнетания. Вот как описывает староста кабинет чиновника Сортини, утомительно бесконечную переписку с которым он только что обрисовал землемеру: "в его кабинете даже стен не видно - везде громоздятся огромные груды папок с делами, и только с теми делами, которые сейчас в работе у Сордини, а так как все время оттуда то вытаскивают папки, то их туда подкладывают, и притом все делается в страшной спешке, эти груды все время обрушиваются, поэтому непрерывный грохот отличает кабинет Сордини от всех других". Само описание дела о прибытии землемера, чрезвычайно многословно и утомительно, именно это многословие создает впечатление чего-то мощного и жестокого, порабощающего человека. Многословны и утомительны речи всех обитателей Деревни, как только они касаются Замка и организации жизни. И работы в Замке. Вот как Ольга описывает хождения своего брата по канцеляриям: "Служит ли он на самом деле в Замке? - спрашиваем мы себя; да, конечно, он бывает в канцеляриях, но являются ли канцелярии частью Замка? И даже если канцелярии принадлежат Замку, то те ли это канцелярии, куда разрешено входить Варнаве? Он бывает в канцеляриях, но они - только часть канцелярий, потом идут барьеры, а за ними другие канцелярии. И не то чтобы ему прямо запрещали идти дальше, но как он может идти дальше, раз он уже нашел своих начальников, и они с ним договорились и отправили его домой. ... Но ты не должен представлять себе эти барьеры как определенные границы. Варнава всегда твердит мне об этом. Барьеры есть и в тех канцеляриях, куда он ходит, но есть барьеры, которые он минует, и вид у них совершенно такой же, как у тех, за которые он еще никогда не попадал, поэтому вовсе не надо заранее предполагать, что канцелярии за теми барьерами существенно отличаются от канцелярий, где уже бывал Варнава". Гротескное движение речи по кругу, постоянное повторение слов "канцелярия" и "барьеры" создают впечатление колоссальной махины, в которой человек теряется. Огромность служебного аппарата сродни веренице канцелярий, теряющихся в бескрайней спирали, устремленной куда-то вверх. Но если бюрократия могущественна, то жители Деревни воспринимают себя как малых и бессильных. Ощущение ничтожности и никчемности пронизывает речь героев в те моменты, когда они говорят со старшими по положению в обществе или когда говорят о Замке. Речи Ольги в этом смысле просто идеальны, большей потери себя как личности, самоуничижения и самоуничтожения невозможно представить. По контрасту, как только речь заводится с человеком низшего или неопределенного положения, жители Деревни становятся откровенно грубы. Чем больше землемер борется за определенность своего положения, тем неопределеннее становится оно, и тем заносчивее и наглее становятся по отношению к нему люди. Хозяйка гостиницы называет его "оболтус" и разговаривает с ним в грубейшем приказном тоне, а горничная Пепи в своем монологе столько раз употребляет по отношению к нему слова "ничтожный" и "ничтожество", что становится понятно, что в этом мире, где позиция человека определяется непонятным образом и неизвестно кем, но известна всем, у землемера положение изгоя. Как итог, движимый обстоятельствами, отсутствием жилья и сносной работы, К. готов признать себя ничтожеством: "тебе приходится сталкиваться и с самым ничтожным людом вроде меня, ведь я имею право быть только тут, в буфете, а не в других местах", как говорит он Пепи. Произошло превращение человека в "винтик". Личность, индивидуальность, если не разрушена, то сильно пострадала. Кафка не увидел двух великих империй первой половины XX века - сталинского СССР и гитлеровской Германии. Но тем интереснее, что сам дух имперского государства нового времени ярко ожил в его романе. Ведь несомненно, что и Сталин и Гитлер были императорами, и несмотря на свою внешнюю обращенность к народу отделены от него наподобие небожителей. Чиновничий аппарат обоих государств был велик и хорошо организован. Он являлся совершенно необходимой частью жизни, о чем говорит, например, большое количество канцеляризмов и аббревиатур в жизни того времени (это очень чувствуется, когда читаешь прозу того времени - и прежде всего Платонова, Зощенко, Ильфа и Петрова). Интересно и то, что после прочтения Кафки становятся видны и родовые черты империй как таковых, начиная с древнейших, ирригационных. Вот они. Т оталитаризм в управлении общественной жизнью, и связанное с ним упрощение социальных отношений , их четкая регламентированность . Огромна роль ритуалов в организации традиционных обществ: снимание шляпы, преклонение колен, право сидеть или стоять при сюзерене воспитывают у человека четкое осознание своих возможностей, и тем самым упрочивают систему. Тоталитарные режимы не менее традиционного общества зависимы от ритуалов: обращения друг к другу "товарищ", "хайль", славословие вождю, массовые митинги и демонстрации, единственно правильное изложение событий в рамках выработанных традиций. Всё это мы находим в романе Кафки в огромном количестве. Право разговаривать с тем или иным чиновником, бесконечные славословия в адрес Кламма, если речь заходит о нем в каком либо контексте, правила и обязанности, обязанности и правила... С оздание мощного бюрократического аппарата патримониального типа (а именно таков тип бюрократии в России, особенно в нынешнее время - она не эффективна, но влиятельна, ибо выполняет не функции рациональной бюрократии, а функции представительства и социализирования идей управления). Причем к бюрократии социальной добавляется бюрократия партийная, то есть идеологическая, параллельно управляющая страной. В античных империях ее аналогом была жреческая бюрократия. О божание господ в купе с обожествлением , так верно выраженное Кафкой и реально существовавшее в империях прошлого столетия. В древнем Египте фараона обожествляли. Всемогущие Сталин с Гитлером были столь могущественны, что по сути сакральны. Да и обожание их было невуероятным: люди гибли и именем Сталина на устах. Невероятны оторванность от рядовых жителей в сочетании с вездесущностью (свойства божества!) - портреты повсюду, цитаты повсюду, универсальность знаний, значимость каждого слова, сама причинность, кажется, обусловлена ими. Вспомним сцену, в которой землемер ждет Кламма, а тот не выходит, каким-то сверхъестественным образом зная о том, что низшее существо пытается с ним встретиться, чего не должно произойти просто как противоречие законам физики. Страх наказания. В тоталитарном обществе люди живут в страхе перед последствиями, которые могут возникнуть из любого непредвиденного поступка. Люди становятся неприветливыми и мнительными. Иностранцы, приезжавшие в Советский Союз обращали внимание на то что люди были крайне необщительны и негостеприимны. А теперь для сравнения маленький кусочек из "Замка". "Второй, хоть и ростом не выше и с гораздо менее густой бородой, оказался тихим, медлительным, широкоплечим человеком со скуластым лицом; он стоял опустив голову. "Господин землемер, - сказал он, - вам тут оставаться нельзя. Простите за невежливость". - "Я и не думал оставаться, - сказал К. - Хотел только передохнуть немного. Теперь отдохнул и могу уйти". - "Наверно, вас удивляет негостеприимство, - сказал тот, - но гостеприимство у нас не в обычае, нам гостей не надо" ... Но не прошло и секунды, как слева и справа К. схватили двое мужчин и молча, словно другого способа объясниться не было, с силой потащили его к дверям (к дверям его потащили после того, как он попытался заговорить с женой одного из мужчин, - А.Ш.) ... К. спросил... у того, второго, который, несмотря на свою замкнутость, казался ему обходительнее: "Кто вы такие? Кого мне благодарить за отдых?" - "Я дубильщик Лаземан, - ответил тот. - А благодарить вам никого не надо". Отчужденность, враждебность к незнакомцу, страх "как бы чего не вышло". Именно это отмечали иностранцы, которые пытались общаться с рядовыми советскими гражданами на улице. И, наконец, ночные допросы . Почему они ночные толком никто не знает. Те объяснения, которые дает К. секретарь Бюргель, всерьез воспринять нельзя, как и большинство речей обитателей Замка и Деревни. Смысл их так искажен постоянным перевертыванием, превращенем черного в белое и обратно на протяжении двух-трех абзацев, что вызывает неприятнейшее, гнетущее впечатление. Но тем не менее сразу приходит на ум то, что Кафка не мог знать: энкэвэдэшные "воронки" приезжали за жертвами по ночам. Впрочем, он, как человек начитанный, мог знать, что именно по ночам приходила инквизиция, по ночам приходили катары, они же ассассины, мусульманская секта, основавшая свое влияние не только и не столько на идеологии, сколько на страхе перед своими киллерами. Все карающие органы предпочитают действовать по ночам. Почему? Затрудняюсь сказать наверняка, но можно предположить следующее: страх, который является лучшем управителем в тоталитарном обществе, который особенно силен по ночам (ожидавшие ареста изматывали себя бессонными ночами), тайна, которой окружат себя невидимые, но беспощадные мстители, некая внешняя сакральность действа (сходство с неотвратимой и невидимой божественной рукой). Я же хочу обратить внимание на художественное чутье Кафки, уловившего еще только нарождающееся в обществе явления. В тоталитарном обществе, равно как и в обществе традиционном, место человека строго регламентировано. Нехитрая формула "каждый сверчок знай свой шесток" правит таким миром. Внешняя несвобода рождает несвободу внутреннюю, покорность и подчиненность. Общество "винтиков", общество отсутствующих или искалеченных личностей - это и есть Деревня. Представляется важным отметить, что К. воспитан в другом мире, и, не принадлежа миру "Замок - Деревня", пытается действовать как личность, для которой незначимость и неважность ее интересов кажется чудовищным недоразумением. Всё пребывание землемера в Деревне - это борьба за себя как за личность. Приехавший по приглашению землемер в первый же вечер понимает, что просто для того, чтобы переночевать на постоялом дворе недостаточно быть человеком, нужно иметь разрешение . Это первое унизительное недоразумение. Тем не менее, в этот момент появляются присланные из Замка помощники, что говорит о том, что землемера ждут. Но уладить вопрос о ночевке можно только позвонив в Замок. Из звонка землемер узнает, что хотя его и ждут, но в появляться в Замке у него нет разрешения "ни завтра, ни в другой день". Землемер пытается совершить неслыханное - поговорить лично с чиновниками, но не решается. Мы видим, что землемера трудно назвать по-настоящему смелым человеком, он не сумел преодолеть естественного барьера, который вызывает хамский тон собеседника. Тем не менее, далее он будет развиваться в двух направлениях - привыкать к хамскому тону, переставать замечать его, и одновременно терять страх перед чиновниками, когда встает вопрос о его жизненно важных интересах. Это довольно интересный и, на мой взгляд, не частый прием развития образа - одновременно и деградации и восстанавливающего личность бунта. Проявления лучших и худших качеств землемера подобны бесконечной синусоиде. Возможно, это психологически оправдано: когда мы пасуем, уступаем, внутри нас одновременно начинает развиваться обратная реакция, которая выплескивается, и после разрядки ситуация вновь повторяется. Из послания, переданного Варнавой, К. узнает, что если он соглашается служить, то дальнейшие распоряжения получит у старосты, который и будет его непосредственным начальником. Не долго колеблясь, землемер соглашается, ибо там, откуда он прибыл, работы у него не было, на дорогу он потратился, и потерял по пути помощников с инструментами, возвращаться у него нет возможности. В момент согласия он смутно ощущает, что, поступая на службу , теряет свободу , но отмахивается от этой мысли, так как ему все время нужно что-то решать, времени остановиться и задуматься у него катастрофически мало. Тем не менее, недоступность Замка для него , таинственный ореол, робость, охватившая его при общении всего-навсего с сыном младшего помощника кастеляна Замка, вселяют в него желание приблизиться к Замку. Это желание приводит его в гостиницу, где останавливаются обитатели Замка, когда приезжают в деревню. Но тут он узнает, что нигде , кроме буфета , не имеет права появляться . Это место - буфет, в определенном смысле станет символическим - мучительная близость к заветному миру при полной невозможности туда пробиться. Именно тут, в буфете, К. соблазняет буфетчицу Фриду, соблазняет, пожалуй, только из-за того, что ему нужно где-то переночевать, а не потому что она любовница Кламма, хотя именно это ему будут постоянно ставить в вину, да и сам он с этим начнет соглашаться. Фрида - интереснейший персонаж даже в галерее странных типов, которую представляет из себя "Замок". Серая невзрачная девица, ничем не примечательная, среднего возраста, она, тем не менее, сразу притягивает землемера своим странным взглядом, "полным особого превосходства". И есть от чего, Фрида не просто играет огромную роль в сюжетном развитии романа. От нее тянутся ниточки ко всем основным персонажам - трактир, гостиница, семейство Варнавы, сказочное божество Кламм, Пепи, помощники, школа. Фрида всех знает, ко всем обращается, на всех имеет определенное влияние. Недаром горничная Пепи сравнивает ее с паучихой. Все действие романа выстраивается вокруг этой идеально приспособленной к среде дамочки. Это местная разновидность Майи, индийской иллюзии мира, заменяющей человеку истинную суть на внешний блеск. Но если индийская Майя блистательна, то иллюзия здешнего мира сера и невзрачна. Но и что из того? На то она и истинная иллюзия, чтобы до конца оставаться ею. Достаточно быть любовницей Кламма, чтобы считаться и роковой красоткой, и умницей, и счастливицей. А ведь Кламм ни разу с ней не разговаривал, ведь не считать же разговором призывный крик: "Фрида!". То, что к ней по сути относятся как к резиновой кукле, никого не смущает. Фрида бесконечно лжива, как типичная истеричка. Но она жаждет любви и решительно идет за К., бросив на призыв Кламма торжествующий крик любви: "А я с землемером! А я с землемером!". Ах, эта вечная женская жертвенность, та высота, которая таится в любви, и на которую женщина возносится так легко, и пытается поднять до себя того, кого любит в вечном ослеплении... Но женщины непостоянны, иначе бы пришлось вечно просить у них прощения. Вот и Фрида легко изменяет землемеру с его же помощниками, ловко манипулируя обстоятельствами и жонглируя словами. Как бы там ни было, связав себя с Фридой, К. связывает себя с деревенским миром. Удивительным образом сцена соблазнения напоминает грехопадение и изгнание из Рая. Фрида и К. после громового оклика Бога-Кламма должны покинуть гостиницу и отправиться на постоялый двор. Там землемера ждет еще одна унизительная сцена - хозяйка гостиницы отчитывает его как мальчишку, доказывая, как низко они с Фридой пали. "... как девушка, о которой говорили, что она любовница Кламма - хотя я считаю, что это сильно преувеличено, - как она позволила вам дотронуться до себя?" - недоумевает хозяйка. Землемер идет к старосте и узнает, что он ему не нужен. Блистательно, с великолепным саркастически юмором написанная сцена с ловкачом старостой, показывает, что в мире тотального контроля и слежки, в мире гигантской бюрократии, наглые и ловкие "крестные отцы" деревенского масштаба всегда имеют возможность безнаказанно нарушать постановления, которые мешают их личным интересам и в известных пределах проводить выгодную себе политику. В недрах бюрократической машины они способны создать такие встречные бумажные потоки, в которых остатки смысла, остатки причинно-следственных связей теряются окончательно, и захлебывается даже сама бюрократическая машина. Но К. умудряется легко понять истину: староста просто спокойно попирает законы и оставляет его без работы, оспаривая и само приглашение землемера и его прием работу землемером, о чем и говорит, а в ответ слышит от старосты паутину ничего не значащих слов. Наивный землемер бунтует : решает искать защиты в Замке, но пробраться туда, в волшебный мир, ему будет ох как непросто. Он решается на то чтобы поговорить с самим Кламмом, решение, которое недоступно пониманию обитателя Деревни. Дерзость землемера не приносит плодов. Кламм не выходит, он непонятным, чуть ли не мистическим, образом знает о том, что его ждут, и не выходит. Так как землемер отказывается уходить, лошадей просто распрягают и К. приходится вернуться в гостиницу, после чего он совершает еще одну неслыханную дерзость - отказывается от допроса . И это несмотря на то, что непосредственно перед этим автор говорит, что землемер "стал настолько легко уязвим, что сейчас боялся чуть ли не всего". Следующая цепь обстоятельств вынуждает К. под давлением Фриды принять должность школьного сторожа. Должность унизительна , поведение учителей еще более унизительно , но ловкость Фриды и собственная усталость держат К. в рамках обстоятельств. (Кстати, очень интересно описана учительница Гиза. Это портрет идеальной арийской женщины времен гитлеровской империи, тот, который появится гораздо позже. Что это, очередная гениальная проницательность художника?). Тем не менее, когда выясняется, что для того чтобы не замерзнуть в неотапливаемом классе нужны дрова, К. не колеблясь взламывает дверь сарайчика. Ни Фрида, ни помощники на это не решились бы. Когда рассвирепевший учитель заявляет К., что он его увольняет, тот просто-напросто отказывается уволиться, что опять-таки является ни чем иным, как бунтом, выходом из всеобщей игры . И этого оказывается достаточно, чтобы не быть уволенным ! Но все же землемеру приходится попасть на допрос. Это происходит одновременно с окончательным предательством Фриды, драматизирующим положение землемера до предела. Страха к чиновникам у него так и не выработалось. Но он устал, и зависимость перед теми, кто может обеспечить ночлег и еду у него осталась. Допрос он переносит более чем спокойно, его личные проблемы тревожат его более. Правда весь допрос заключается всего лишь в том, что Кламм просит об "одолжении": вернуть Фриду в буфет. Все надежды землемера хоть каким-то образом привлечь внимание к своим проблемам рушатся. Ни его бунт, ни его несчастное положение не замечены. Просто нужно вернуть предмет на место. Такова вкратце описанная история борьбы землемера за то, чтобы его воспринимали не как винтик, а как личность. История, исход которой ведет, видимо, к конформизму. Борьба с ветряными мельницами измотала К., он устало соглашается с тем, что он "нижайший из низких". Он даже готов уйти, спрятаться в подземелье у Пепи, чтобы дождаться весны: ласточка-землемер, опекаемый Пепи-Дюймовочкой, прислуживающей злым кротам из Замка. Ну и что? Ну и зачем был весь этот бунт? Зачем К. пытается выбрать свой собственный путь? Ведь приходится признать, что все усилия напрасны, махина побеждает человека. Да, но точно так же хочется спросить, почему остальные не выбирают пути? В чем смысл их жизни? Стоит только вспомнить монолог Пепи в конце романа, это нудное, абсолютно безрадостное тоскливое повествование о жизни без смысла и надежды, чтобы также спросить: а зачем так жить? В чем суть, в чем смак такой жизни? Недаром по мере чтения романа возникает подозрение, что читаешь хрестоматию к курсу экзистенциалистской философии. Ведь вопросы о смысле жизни, о выборе жизненного пути - это классические вопросы экзистенциализма. Не так уж и удивительно это впечатление. Немецкий экзистенциализм начал развиваться примерно в это же время, что и писался роман Кафки, но все-таки фундаментельный труд Хайдеггера "Бытие и время" появился только в 1927 году, а роман Кафки был написан в 1926 году, и, скорее всего, Кафка с основными положениями хайдеггеровской философии знаком не был. Тем интереснее, что существенные для Хайдеггера категории, такие как "страх", "вина", "забота", не просто присутствуют в романе, они буквально наполнят жизнь героев. Примеров тут можно привести множество. Землемер после того как приехал в Деревню, постоянно удручен одной и той же заботой - наладить контакт с Замком. Причина - неясность собственного будущего. Совершенно по Хайдеггеру, утверждающему, что когда для человека будущее закрыто, он очень остро переживает свою временную ограниченность, привязанность к настоящему сковывает его, вселяет постоянную тревогу, рождающую в свою очередь заботу. "Ужас как бытийная возможность присутствия вместе с самим в нем размыкаемым присутствием дает феноменальную почву для эксплицитного схватывания исходной бытийной целости присутствия. Бытие последнего приоткрывается как забота. Онтологическая разработка этого экзистенциального основофеномена требует отграничения от феноменов, ближайшим образом напрашивающихся для отождествления с заботой. Подобные феномены суть воля, желание, влечение и позыв. Забота не может быть дедуцирована из них, потому что они сами в ней фундированы". По-моему, бытовое понимание заботы, не так далеко от описательного определения Хайдеггера, с поправкой на то, что феноменальной почвой для ощущения целостности, взаимосвязанности структур бытия может быть не только ужас, но и страх, и тревога - все то, что, по тому же Хайдеггеру, ставит нас перед фактом "разомкнутости" (нарушения взаимосвязанности) в нашем бытии. Жители деревни, да и чиновники в замке (вспоминаются вечно рушащиеся кипы бумаг в кабинете Сортини и бюргелевские описания работы чиновников) переполнены заботой. Полное отсутствие заботы - иллюзия, но все же уровень озабоченности определяет степень удовлетворенности человека. Забота - удел любого человека, находящегося внизу социальной лестницы: он зависим от других, а следовательно его будущее определяется не только им. Отсюда можно сделать вывод, что равно как тоталитарное, так и традиционное общество, живущие по приципу "каждый сверчок знай свой шесток", не способны снять заботу, а, следовательно сделать человека действительно счастливым, так как личный социум делает человека зависимым от множества неподвластных ему факторов, исходящих свыше, и вся так называемая "стабильность" - это стабильность оков индивидуальности. С заботой связан страх, точнее "страх перед" по Хайдеггеру. "Страх всегда обнажает, хотя и с разной явностью, присутствие в бытии его вот. Если мы страшимся о доме и добре, то здесь нет никакого противопоказания данному выше определению о-чем страха. Ибо присутствие как бытие-в-мире есть всегда озаботившееся бытие-при. Большей частью и ближайшим образом присутствие есть из того, чем оно озаботилось Его опасность в угрозе бытию-при. Страх размыкает присутствие преимущественно привативным образом. Он спутывает и заставляет "терять голову". Страх вместе с тем замыкает угрожаемое бытие-в, давая его видеть, так что присутствие, когда страх отступит, должно опять себя еще найти. Страх, как испуг перед, всегда будь то привативно или позитивно размыкает равноисходно внутримирное сущее в его угрозе и бытие-в со стороны его угрожаемости. Страх есть модус расположения". Как говорится: "что и следовало доказать". Все-таки Хайдеггеру трудно отказать в умении откопать суть явления, попутно снова завалив его громоздкими тяжелыми определениями. Но главное в том, что Кафка явно созвучен Хайдеггеру в понимании человека в мире, в его экзистенции. Уже в первый же день в деревне землемер испытывает страх перед сыном младшего помощника кастеляна, когда говорит с ним по телефону. А на уже на третий день, после непрекращающихся грубости и насилия, это состояние становится привычным: "он стал настолько легко уязвим, что сейчас боялся чуть ли не всего". Слово "страх" множество раз повторяется в монологах Ольги и Пепи. Оно встречается в романе 38 раз, производные от этого слова - 20 раз, глагол "бояться" - 29, "тревога" и производные от него - 21, "ужас" и производные от него - 21 раз, "испуг" и производные - 23 раза, "угроза" и производные - 19 раз. Итого 171 раз на 265 стандартных типографских страницах, то есть одно слово на 1,5 страницы текста. Довольно густо и, безусловно, работает на создание общей картины безысходности, которой так поражает роман. Очень интересно, насколько понимание "вины", которое чувствует семья Амалии, и которое Ольга тщится растолковать землемеру, совпадает с пониманием вины у Хайдеггера. Если потрудиться вчитаться в тяжело перевариваемые поиски сути вины у Хайдеггера, то поражает совпадение с пониманием своей вины у семьи Амалии. "Обыденная понятливость берет "бытие виновным" ближайшим образом в смысле "повинности", когда "за тобой что-то числится". Человек обязан возместить другому нечто, на что тот имеет претензию. Эта "повинность" как "задолжание" есть способ события с другими в поле озабочения как добывания, доставления. ... Виновность имеет потом дальнейшее значение "быть виновником", т. е. быть причиной, инициатором чего или также "быть поводом" для чего. В смысле этой "виновности" в чем-то человек может "быть виной" без того чтобы "быть повинным" перед другим или оказаться "виноватым". И наоборот, человек может иметь повинность перед другим, сам не будучи в том виной. Кто-то другой может у другого "для меня" "сделать долги" . Итак, Хайдеггер нащупывает в обыденном понимание вины понятие повинности, то есть долга, и "вины без причины", без явного основания, что тоже на мой взгляд связанно с понятием "долга", усвоенного в обеществе без осмысления, как бы разлитого в воздухе. Такую вину трудно осознать человеку рефлексирующему, что мы и видим на примере К., тщетно пытающегося понять Ольги, и в конце концов не столько убежденному, сколь зачарованному ее монотонной речью. "... расхожие значения бытия-виновным как "повинности перед..." и "виновности в..." могут совпасть и обусловить поведение, которое мы называем "провиниться", т. е. через виновность в повинности нарушить закон и сделать себя подлежащим наказанию. Требование, которому человек не удовлетворяет, не обязательно должно относиться к имуществу, оно может регулировать публичное друг-с-другом вообще " . Что мы собственно и наблюдаем - непонятная вина Амалии связана с публичным поведением, отме чу что даже именно с сове ршенн о по-хайдеггеровски понимае мым "зовом", которым собственно и было письмо чиновника. " Так сложившаяся "провинность" в правонарушении может опять же иметь вместе с тем характер "провинности перед другими". Она возникает не из-за правонарушения как такового, но из-за того, что моя вина есть в том, что другой в своей экзистенции поставлен под удар , сбит с пути или даже сломлен. Эта провинность перед другими возможна без нарушения "публичного" закона. Формальное понятие виновности в смысле провинности перед другими дает таким образом определить себя: быть-основанием изъяна в вот-бытии другого, а именно так, что это быть-основанием само себя определяет из своего чему как "ущербное". Эта ущербность есть неудовлетворение требованию, упорядочивающему экзистирующее событи е с другими " . Действительно, Амалия не нарушила никакого формального закона. Тем не менее был нанесен ущерб существованию чиновника, как существа высшего. А тем самым в понятии деревни была нарушена иерархия отношений, то есть экзистенция каждого понесла урон. Тем самым вина Амалии как бы становится виной перед всеми. "... бытие-виновным в последнем названном смысле как нарушение того или иного "нравственного требования" есть способ-бытия присутствия. Это верно конечно также и о бытии-виновным как "заслужении наказания", как "имении долга" и о всякой "виновности в...". "... Но тем самым "виновен" опять же вытесняется в сферу озабочения в смысле примиряющего просчета притязаний " . Для толкования это пассажа нужно отметить, что для Хайдеггера "сущее, которое мы сами всегда суть и которое среди прочего обладает бытийной возможностью спрашивания, мы терминологически схватываем как присутствие". То есть само наше осознанное наличие в бытии определяет некоторые притязания, котор ые, которые определяют вину в "повинности" по примирению притязаний (в том числе с притязаниями соприсутствий ) . Согласитесь, что в этом есть некая общинность, которая может рассматриваться как спо соб примирения соприсутствий, их инт ересов, за счет увеличения общности интересов. Это древняя крестьянская форма "присутствия" , по-видимому , отражена в " Замке " . То есть , коллективное презрение Деревни к семье Амалии во многом можно объяснить патриархальным пониманием виновности как всеобщей повинности перед общиной, которая в свою очередь есть средство снижения индивидуальной виновности. "... Прояснение феномена вины, не обязательно привязанного к "повинности" и правонарушению, может удаться только тогда, когда прежде принципиально спрошено о виновном-бытии присутствия , т. е. идея "виновного" понята из способа присутствия быть " . "... Нельзя прямиком от присутствие размерно "причиненного" ущерба, невыполнения какого-то требования, вести отсчет назад к ущербности "причины". Бытие-основанием для... не обязательно должно иметь тот же нeт -характер, что и основывающийся в нем и из него возникающий приватив. Основание не обязательно впервые перенимает свою ничтожность от того, что на нем основано. Здесь однако лежит тогда: не бытие-виновным впервые результирует из провинности, но наоборот: последняя становится возможна лишь "на основании" какого-то исходного бытия-виновным . Удастся ли выявить нечто подобное в бытии присутствия, и как такое вообще экзистенциально возможно?" Если следовать логике рассказа Ольги, то жители Деревни - стихийные экзистенциалисты. Для них провинность очевидна и лежит просто в сути вещей, "исходного бытия-виновным". " ... В структуре брошености равно как и наброска по сути заложена ничтожность. И она есть основание для возможности ничтожности несобственного присутствия в падении, каким оно всегда уже фактично бывает. Забота сама в своем существе вся и насквозь пронизана ничтожностью. Забота -- бытие присутствия -- означает поэтому как брошеный набросок: (ничтожное) бытие-основанием ничтожности. И этим сказано: присутствие как таковое виновно, коль скоро формальное экзистенциальное определение вины как бытия-основанием ничтожности право". И еще раз хочется сказать: "что и требовалось доказать". Твое присутствие уже изначально означает остутствие чего-либо ("ничтожность") в этом мире, а значит твою причинность этого, то есть виновность. Собственно на подобном основана совесть, о чем много говорит Хайдеггер. А муки совести как известно сильны. Поэтому во всем том невообразимом для неэкзистенциального сознания поведении семьи Амалии есть не только страх, но и муки совести. "... Зов есть зов заботы. Бытие-виновным конституирует то бытие, которое мы именуем заботой. ... Взывающее отозвание дает присутствию понять, что оно -- ничтожное основание своего ничтожного наброска, стоящее в возможности своего бытия, -- должно, т. е. повинно из потерянности в людях извлечь себя назад к самому себе. То, что присутствие дает таким образом себе понять, будет тогда все-таки неким знанием о себе самом. И отвечающее такому зову слышание будет принятием к сведению факта "виновен". Зов, повторю: письмо чиновника по своей сути было именно Хайдеггеровским зовом, "размыкающим" бытие, и приглашающим снова замкнуть его через выбор, действительно подчеркивает ничтожность - то есть отсутствие истинной стабильности и устойчивости личности в мире. Но вина, понимаемая как повинность к возврату к себе через отрицание потерянности в людях, то есть через отрицание своей вины в неизбежных ущемлениях чьих-то интересов, это, как ни странно это выглядит, и есть поступок Амалии. Таким образом, не думая о всеобщей паутине взаимных интересов, она восстановила поруганное для нее отношение к себе, разорвав письмо чиновника. Получается, что с экзистенциальной точки зрения данная вина была неизбежна, т.к. была следствием "повинности". То есть основания для разговоров о моральном содержании поступка Амалии имеются, но справедливость поведения обеих сторон конфликта - Амалия и деревня неопределенна, ибо виновность Амалии есть следствие "повинности", заложенной в особенностях "присутствия". Язык Хайдеггера, да и все его онтологическое истолкование моральных понятий зиждятся на понятиях феноменологической редукции Гуссерля. По теории Гуссерля истинная природа "вещей", "понятий", и даже "законов природы" затемнена за счет бытийных установок, психологизма, морали и множества иных смысловых "искажений". Методом поиска исходного смысла и является редукция, то есть упрощение, срывание с понятий всех дополнительных смысловых оттенков, наложенных развитием общества. Последним шагом редукции является интенциональность, т.е. направленность сознания на предмет. ("Гуссерль под интенциональностью сознания понимал такую направленность сознания на предмет как обощенно-чистую структуру сознания, свободную от индивидуально-психологических, социальных и иных факторов"). Читая Кафку, возникает ощущение, сходное с ощущением от чтения Хайдеггера. Бесконечные круговые движения в разговорах, взаимоотрицания положений в пределах одного абзаца, как будто намекают на некий третий смысл, на интенцию. Может быть, в этом магия Кафки, давно замеченное умение обнажить суть вещей во всей их неприглядности? Вот очень короткий пример: "Никуда мне уехать нельзя, - сказал К. - Я приехал жить сюда. Здесь я жить и останусь". И наперекор себе, даже не пытаясь объяснить это противоречие, он добавил, словно думая вслух: "Что же еще могло заманить меня в эти унылые места, как не желание остаться тут? - Помолчав, он сказал: - Ведь и ты хочешь остаться тут, это же твоя родина". Есть гораздо более яркие примеры, которые тяжело привести из-за их большого объема. Но и в данном отрывке видны характерные приемы Кафки: взаимопротиворечия и движения речи по кругу, причем каждое движение не просто опровергает предыдущие знания о предмете речи, но и добавляет некоторое новое видение. Добраться до смысла в этом случае можно только снятием противоречий, иногда это возможно только редукцией - то есть отсечением намерений, психологии и т.д. Вышепреведенный отрывок в частности редуцируется к потерянности, брошенности, которую ощущает К. в этом мире, ибо приехать в столь унылые места и желать остаться можно только потому, что горизонтов будущего человек не видит, настоящее, забота, поглощают его полностью. Но анализ текстов Кафки выявляет и опасность такой редукции смыслов. Чем ближе к "исходному" смысл, тем ближе он к интенциональности. А интенциональность по своей сути, сути направленности, может порождать множество значений, в том числе и разнонаправленных. На самом деле отход от исходных смыслов, от интенции, есть нормальное уточнение понятий, соответствующее развитию общества. Данное уточнение, являющееся по сути сужением, связыванием смыслов в "бытии присутствия" позволяет нам использовать логические законы при создании новых физических законов, при выяснении новых форм социального существования, при развитии морали и общества, наконец. Только дифференциация исходных смыслов, направленная на уточнение в условиях появления все новых феноменов мира позволяет человеку быть эффективным в областях "на грани своего познания". Схема редукции - спуска к исходному обобщенному значению - и последующее выведение из этого обобщенного значения нового частного, в том числе и противоположного исходному, есть один из приемов софистики. А софистика может быть определена как древнейший риторический прием агонического толка, то есть прием, направленный на достижение результата, а не на выяснение истины. То что речи жителей Деревни и Замка полны софистикой убедиться нетрудно. Речи Фриды, Ольги, хозяйки, секретарей, и даже самого К. пронизаны софистикой, которая соединяет несоединимое. Ольга: "...Я не знаю человека, который во всех своих поступках был бы более прав, чем Амалия. Правда, если бы она пошла в гостиницу, я бы и тут оправдала ее, но то, что она туда не пошла, я считаю ее геройством . ... И если я сравниваю эти два случая, то вовсе не говорю, что они похожи, они все равно что черное и бело е , и белое тут - Фрид а . В худшем случае над Фридой можно посмеяться - я сама тогда, в пивном зале, так невоспитанно смеялась и потом об этом жалела, впрочем, тут у нас если кто смеется, значит, злорадствует или завидует, но все же нар ней можно посмеяться. Но Амалию - если ты только с ней кровно не связан - можно только презирать . Потому-то оба случая хоть и разные, как ты говоришь, но вместе с тем они и похожи ". Поразительно, как много софистики! Это значит, что методом, исключающим софистику, обосновать истинность и справедливость поступков и событий персонажи романа не могут. Ритм речи, если произносить ее вслух похож на самогипноз или на аутотренинг: монотонное, повторяющееся бормотание с установками на положительное (даже если утверждения через несколько предложений меняются на противоположные). И все же, пресловутая "разомкнутость" присутствия должна быть ликвидирована, иначе забота и страх будут терзать человека, поэтому доказать себе, что все хорошо, нужно хотя бы методами самовнушения. Таков удел персонажей Замка. Те, кто помнит советское время, хорошо помнят, какую роль играли в обществе длинные речи. Начинали руководители страны, подхватывали руководители всех мастей, а завершалось все на личном уровне - поговорить в стране Советов очень любили. Говорили не меньше чем пили, а может и больше, т.к. когда пили много говорили. Видимо это неизбежно в обществах, где все держится на постоянном доказательстве того, что черное - это белое. Возникает ощущение огромной, всепроникающей неправды, обмана, затуманенности смысла, которые служат стержнем миру романа и не дают ему развалиться. В связи с постоянным самозапутыванием смысл жизни, смысл слов, смысл поступков обитателей деревни ускользающий, успокаиваюший, обезличенный общественным мнением. И тут можно вспомнить Хайдеггеровское "отчуждение", когда жизнь становится как бы не вполне личной жизнью, ею движет окружение. "Самоуверенность и решительность людей распространяют растущую ненуждаемость в собственном расположенном понимании. Мнимость людей, что они поддерживают и ведут полную и подлинную "жизнь", вносит в присутствие успокоенность, для которой все состоит "в лучшем порядке" и которой распахнуты все двери. Падающее бытие-в-мире, само себя соблазняя, вместе с тем самоуспокоительно. Это успокоение в несобственном бытии подбивает однако не к застою и бездеятельности, но вгоняет в безудержность "занятий". Бытие-упавшим в "мир" к какому-то покою теперь не приходит. Соблазнительное успокоение ускоряет падение. ... Это отчуждение опять же не может однако значить, что присутствие становится от самого себя фактически оторвано; напротив, оно вгоняет присутствие в способ бытия, склонный к предельнейшему "самоанализу", искушающий себя во всех толковательных возможностях, так что являемые им "характерологии" и "типологии" сами уже становятся необозримы. Это отчуждение, замыкающее от присутствия его собственность и возможность, хотя бы и таковую подлинного провала, не вверяет его однако сущему, каким оно само не является, но оттесняет в его несобственность, в возможный способ быть его самого. Соблазняюще-успокаивающее отчуждение падения ведет в его особой динамике к тому, что присутствие в себе самом запутывается. Выявленные феномены соблазна, успокоения, отчуждения и самозапутывания (путаности) характеризуют специфический бытийный способ падения. Мы именуем эту "динамику" присутствия в его своем бытии срывом. Присутствие срывается из него самого в него само, в беспочвенность и ничтожество несобственной повседневности" . В тут же беду отчуждения попадает и землемер. Чем больше он пытается понять чужую культуру, тем больше теряет себя, тем более отчужденной становится его жизнь. Таким образом, Кафка констатирует, что и тоталитарное и традиционное общества действуют на человека отчуждающее, лишают его жизнь подлинной творческой полноты , погружая его либо в бездну заботы, либо обманчивую гладь успокоенности, а часто и того и другого, ибо запутанность как следствие беспокойства рождает при неумении справиться с отчуждением некоторую бесчувственность , заменит ель успокоенности. Очень характерным момент отчужденной личности является невозможность адекватно истолковать происходящее с ней ("запутанность"). Более того, попытки объяснить человеку, что его ценности есть иллюзия, вызывают у него агрессию, ибо он не понимает, что собственно ему говорят. Проблески понимания при этом воспринимаются как личное оскорбление, так как наносится урон основаниям бытия. (События нашего времени, связанные с последними выборами, отчетливо показывают, что люди даже способны активно бороться за право быть обманутыми, за иллюзии). Все сказанное легко отыскивается в романе Кафки. Жители деревни не только не могут понять слов землемера, слова эти вызывают неприкрытую агрессию. Фрида: "...уже с самого начала, хозяйка пыталась вызвать у меня недоверие к тебе, хотя она вовсе не утверждала, что ты лжешь, наоборот, она говорила, что ты простодушен, как ребенок, но настолько отличаешься от всех нас, что, даже когда ты говоришь откровенно, мы с трудом заставляем себя поверить тебе, но если нас заранее не спасет добрая подруга, то горький опыт в конце концов выработает у нас привычку верить тебе. Она и сама поддалась этому, хоть и видит людей насквозь. Но, поговорив с тобой в последний раз, тогда, в трактире "У моста", она наконец - тут я только повторяю ее злые слова - раскусила твою хитрость, и теперь тебе уже не удастся ее обмануть, как ты ни старайся скрыть свои намерения. Впрочем, ты ничего не скрываешь, это она твердит все время, а потом она мне еще сказала: ты постарайся при случае как следует вслушаться в то, что он говорит, - не поверхностно, мимоходом, нет, ты прислушайся всерьез, по-настоящему". А вот как реагирует сама хозяйка, когда до нее доходит, что ее слова, сказанные с расчетом на благоговейное почтение (хозяйка была любовницей Кламма) не находят у землемера должного отклика. "Хозяйка возмущена тем, что она унизилась до откровенничания с К. и, что еще хуже, уступила ему в том, что касалось переговоров с Кламмом, не добившись при этом ничего, кроме холодного, как она говорит, и притом неискреннего отказа, поэтому она теперь решила, что больше терпеть К. у себя в доме не желает; если у него есть связи в Замке, пусть поскорее использует их, потому что сегодня же, сию минуту он должен покинуть ее дом. И только по прямому приказу и под давлением администрации она его примет опять; однако она надеется, что этого не будет, так как и у нее в Замке есть связи и она сумеет пустить их в ход". И наконец пришло время перейти к одному из самых неприятных моментов, с которыми знакомит нас роман. Система калечит людей, калечит морально, а именно - они не желают быть личностями, они не желают сами решать свою судьбу. Будучи повязанными постоянным страхом, они сами себе наказание. Нет необходимости наказывать их. Чувство вины возникает в них само собой, оно живет в них вместе с чувством страха. Именно поэтому семья Амалии по сути сама превращает свою жизнь в ад. Не потеряй они присутствия духа, не дай увериться в своей мнимой вине, не случилось бы болезни родителей, добровольного исковеркивания Ольгой и своей жизни и жизни Варнавы, нищеты и уныния. Всеобщее презрение, конечно, вряд ли бы их миновало, но и оно могло бы иметь не столь радикальную форму. Легче всего при этом обвинить самих людей, природу человеческую. Мол, они ведут себя так, как им подсказывает их подлая глупая природа. Но природа человеческая пластична, она может быть лучше, может быть хуже, у человека есть взлеты, есть падения. К сожалению, большинство людей очень зависимы от среды. И если среда требует от них не быть личностью, всегда разделять любые общепринятые убеждения, в том числе и заведомо ложные и несправедливые, люди начинают вести себя так, как ведут жители деревни: сторониться "неприкасаемых", отказываться от вчерашних друзей, пороть самих себя, каяться публично в грехе самосознания, доносить или клеветать на ближнего и дальнего к своей выгоде и т.п. Перечень может длинным. "Прелести" поведения человека в мрачнейшие эпохи истории известны. А в том, что атмосфера романа мрачная, сомневаться не приходится. Мир, описываемый автором лишен красок. Он сер, мы нигде не видим цвета, даже в женских платьях. Практически единственная одежда, цвет которой упомянут, это платье Фриды - но оно серого цвета. Почти все действие романа протекает в тесных помещениях, иногда лишенных окон. Если герой и оказывается на улице, то там всегда мороз и ветер. И большей частью он оказывается на улице вечером или ночью, когда человеку нужно быть дома. Постоянная усталость - чувство, которое испытывают большая часть персонажей. А дополняются эти чувства тоской, страхом, холодом и голодом. ("Позитивненький" получился наборчик!) Монолог Пепи, расположенный в конце книги, и, соответственно, создающий ощущение, которое остается после прочтения, превосходит тоской и безнадежностью все, читанное мной в литературе. А вот финал ее речи, финал на удивление чеховский, открытый по интонации: "... потом придет и весна и лето, всему свое время, но, когда вспоминаешь, и весна и лето кажутся такими коротенькими, будто длились два дня, не больше, да и то в эти дни, даже в самую распрекрасную погоду, вдруг начинает падать снег". Счастливы ли персонажи "Замка"? Как мне показалось, они считают, что счастливы, пока не происходят события, после которых они на мгновение прозревают, и признания в несчастливости невольно слетают с их уст. Вот так Пепи привычно говорит, как хорошо, тепло и спокойно там, внизу, но вдруг срывается в откровенные признания о невыносимости такой жизни. И даже Фрида, идеально приспособленная для жизни в таких условиях, покидает гостиницу с первым попавшимся, тем, кто, как ей кажется, принадлежит другому миру и может изменить ее жизнь. Позднее, незадолго до предательства, она говорит землемеру: "Мне такую жизнь и не вынести. Если хочешь со мной остаться, нам надо эмигрировать куда-нибудь, в Южную Францию, в Испанию". *** Собственно на этой невеселой ноте можно было бы и закончить, потому что, несмотря на внешнюю простоту и незатейливость этих слов сказано здесь очень и очень много, но несколько замечаний под конец представляется сказать важным. Конечно, Кафка не только гениальный провидец, но и гениальный разоблачитель, открыватель той жуткой истины, которая скрыта за привычными представлениями. Эта истина в том, что мир изначально страшен, он враждебен человеку, он создан богами не для него, человек в нем не только не хозяин, но скорее несчастная жертва. И только старания людей сообщают миру ту хрупкую и непостоянную теплоту, которой становится все больше и больше по мере развития цивилизации. Это прекращение иллюзии вызывает у многих оторопь. Один мой знакомый сказал, что у Кафки есть "нечеловечность", но она "положительна". Не могу не согласиться с нем. Действительно, прояснение истинных, "нечеловеческих" смыслов у Кафки все равно соотносится с гуманистическим по сути протестом, который невольно появляется у читателя. И еще. "Замок", конечно же, разоблачение тоталитарного общества, но не только тоталитарного, но и традиционного. Человек в таком обществе несчастен, потому что не реализовывает себя. Мир этот по сути сер и уныл, только полуофициальные праздники с показательными соревнованиями-парадами для начальства скрашивают безнадежность и тоску жизни. Как следствие все талантливое и здоровое в таком обществе чахнет, все серое и наглое пробивает себе дорогу. Возврат к ценностям пройденных историей обществ, возврат к "проехали", людям не нужен. Он нужен кому-то еще, невидимым вдали обитателям Замка. "New age", который явно прорастает в наше время (и только ленивый не замечает этого), утверждает будущее, основанное на всеобщем счастье и всеобщей любви. Но не обман ли такое всеобщее счастье? Не сродни ли оно мнимому счастью персонажей Замка, счастью, основанному на обмане и самообмане, на страхе и доносительстве, на невозможности изменить свою жизнь? Вспомните, нигде нет такого ощущения всеобщего счастья, как в искусстве сталинского СССР и гитлеровской Германии. Залитые солнцем пространства, красивые здоровые люди, редкие удручающие жизнь события производятся редкими несогласными, врагами. Как мы знаем многие, жившие в те времена, были уверены в своем счастье. Несмотря на то, что боялись, что не имели права говорить что думают, несмотря на то что доносили на всех, кого считали неблагонадежными, на то что недоедали, одевались как попало, работали на одном энтузиазме и за один энтузиазм. Не приведет ли "new age" к новому тоталитарному режиму? Пиар делает чудеса. Но не делает правды. Про правду нельзя сказать: "в начале было слово", она не зависит от пиара, но, возможно, нуждается в нем. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Спиркин А.Г. Философия: Учебник. - М. Гардарики, 2001. - 816 с., с. 187 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9D%D1%8C%D1%8E-%D1%8D%D0%B9%D0%B4%D0%B6
Франц Кафка
1. Прибытие
К. прибыл поздно вечером. Деревня тонула в глубоком снегу. Замковой горы не было видно. Туман и тьма закрывали ее, и огромный Замок не давал о себе знать ни малейшим проблеском света. Долго стоял К. на деревянном мосту, который вел с проезжей дороги в Деревню, и смотрел в кажущуюся пустоту.
Потом он отправился искать ночлег. На постоялом дворе еще не спали, и хотя комнат хозяин не сдавал, он так растерялся и смутился приходом позднего гостя, что разрешил К. взять соломенный тюфяк и лечь в общей комнате. К. охотно согласился. Несколько крестьян еще допивали пиво, но К. ни с кем не захотел разговаривать, сам стащил тюфяк с чердака и улегся у печки. Было очень тепло, крестьяне не шумели, и, окинув их еще раз усталым взглядом, К. заснул.
Но вскоре его разбудили. Молодой человек с лицом актера – узкие глаза, густые брови – стоял над ним рядом с хозяином. Крестьяне еще не разошлись, некоторые из них повернули стулья так, чтобы лучше видеть и слышать. Молодой человек очень вежливо попросил прощения за то, что разбудил К., представился – сын кастеляна Замка – и затем сказал: «Эта Деревня принадлежит Замку, и тот, кто здесь живет или ночует, фактически живет и ночует в Замке. А без разрешения графа это никому не дозволяется. У вас такого разрешения нет, по крайней мере вы его не предъявили».
К. привстал, пригладил волосы, взглянул на этих людей снизу вверх и сказал: «В какую это Деревню я попал? Разве здесь есть Замок?»
«Разумеется, – медленно проговорил молодой человек, а некоторые окружающие поглядели на К. и покачали головами. – Здесь находится Замок графа Вествеста».
«Значит, надо получить разрешение на ночевку?» – переспросил К., словно желая убедиться, что ему эти слова не приснились.
«Разрешение надо получить обязательно, – ответил ему молодой человек и с явной насмешкой над К., разведя руками, спросил хозяина и посетителей: – Разве можно без разрешения?»
«Что же, придется мне достать разрешение», – сказал К., зевнув и откинув одеяло, словно собирался встать.
«У кого же?» – спросил молодой человек.
«У господина графа, – сказал К., – что же еще остается делать?»
«Сейчас, в полночь, брать разрешение у господина графа?» – воскликнул молодой человек, отступая на шаг.
«А разве нельзя? – равнодушно спросил К. – Зачем же тогда вы меня разбудили?»
Но тут молодой человек совсем вышел из себя. «Привыкли бродяжничать? – крикнул он. – Я требую уважения к графским служащим. А разбудил я вас, чтобы вам сообщить, что вы должны немедленно покинуть владения графа».
«Но довольно ломать комедию, – нарочито тихим голосом сказал К., ложась и натягивая на себя одеяло. – Вы слишком много себе позволяете, молодой человек, и завтра мы еще поговорим о вашем поведении. И хозяин, и все эти господа могут все подтвердить, если вообще понадобится подтверждение. А я только могу вам доложить, что я тот землемер, которого граф вызвал к себе. Мои помощники со всеми приборами подъедут завтра. А мне захотелось пройтись по снегу, но, к сожалению, я несколько раз сбивался с дороги и потому попал сюда так поздно. Я знал и сам, без ваших наставлений, что сейчас не время являться в Замок. Оттого я и удовольствовался этим ночлегом, который вы, мягко выражаясь, нарушили так невежливо. На этом мои объяснения кончены. Спокойной ночи, господа!» И К. повернулся к печке. «Землемер?» – услышал он чей-то робкий вопрос за спиной, потом настала тишина. Но молодой человек тут же овладел собой и сказал хозяину голосом достаточно сдержанным, чтобы подчеркнуть уважение к засыпающему К., но все же достаточно громким, чтобы тот услыхал: «Я справлюсь по телефону». Значит, на этом постоялом дворе есть даже телефон? Превосходно устроились. Хотя кое-что и удивляло К., он, в общем, принял все как должное. Выяснилось, что телефон висел прямо над его головой, но спросонья он его не заметил. И если молодой человек станет звонить, то, как он ни старайся, сон К. обязательно будет нарушен, разве что К. не позволит ему звонить. Однако К. решил не мешать ему. Но тогда не было смысла притворяться спящим, и К. снова повернулся на спину. Он увидел, что крестьяне робко сбились в кучку и переговариваются; видно, приезд землемера – дело немаловажное. Двери кухни распахнулись, весь дверной проем заняла мощная фигура хозяйки, и хозяин, подойдя к ней на цыпочках, стал что-то объяснять. И тут начался телефонный разговор. Сам кастелян спал, но помощник кастеляна, вернее, один из его помощников, господин Фриц, оказался на месте. Молодой человек, назвавший себя Шварцером, рассказал, что он обнаружил некоего К., человека лет тридцати, весьма плохо одетого, который преспокойно спал на соломенном тюфяке, положив под голову вместо подушки рюкзак, а рядом с собой – суковатую палку. Конечно, это вызвало подозрение, и так как хозяин явно пренебрег своими обязанностями, то он, Шварцер, счел своим долгом вникнуть в его дело как следует, но К. весьма неприязненно отнесся к тому, что его разбудили, допросили и пригрозили выгнать из владений графа, хотя, может быть, рассердился он по праву, так как утверждает, что он землемер, которого вызвал сам граф. Разумеется, необходимо, хотя бы для соблюдения формальностей, проверить это заявление, поэтому Шварцер просит господина Фрица справиться в Центральной канцелярии, действительно ли там ожидают землемера, и немедленно сообщить результат по телефону.
Стало совсем тихо; Фриц наводил справки, а тут ждали ответа. К. лежал неподвижно, он даже не повернулся и, не проявляя никакого интереса, уставился в одну точку. Недоброжелательный и вместе с тем осторожный доклад Шварцера говорил о некоторой дипломатической подготовке, которую в Замке, очевидно, проходят даже самые незначительные люди, вроде Шварцера. Да и работали там, как видно, на совесть, раз Централь-пая канцелярия была открыта и ночью. И справки выдавали, как видно, сразу: Фриц позвонил тут же. Ответ был, как видно, весьма короткий, и Шварцер злобно бросил трубку. «Как я и говорил! – закричал он. – Никакой он не землемер, просто гнусный враль и бродяга, а может, и похуже».
В первую минуту К. подумал, что все – и крестьяне, и Шварцер, и хозяин с хозяйкой – бросятся на него. Он нырнул под одеяло – хотя бы укрыться от первого наскока. Но тут снова зазвонил телефон, как показалось К., особенно громко. Он осторожно высунул голову. И хотя казалось маловероятным, что звонок касается К., но все остановились, а Шварцер подошел к аппарату. Он выслушал длинное объяснение и тихо проговорил: «Значит, ошибка? Мне очень неприятно. Как, звонил сам начальник Канцелярии? Странно, странно. Что же мне сказать господину землемеру?»
Жители Деревни
Семья старосты
· Сельский староста - приветливый, «гладковыбритый толстяк».
· Мицци - жена старосты, «тихая женщина, больше похожая на тень».
Семья трактирщика (трактир «У моста»)
· Ханс - трактирщик, хозяин трактира «У моста», бывший конюх.
· Гардена - трактирщица (трактир «У моста») , в прошлом возлюбленная Кламма.
Семья Варнавы/ Барнабаса
· Варнава/ Барнабас - посыльный.
· Ольга - старшая сестра Варнавы.
· Амалия - младшая сестра Варнавы.
· отец и мать
Другие жители
· Артур - новый помощник К.
· Иеремия - новый помощник К.
· Фрида - невеста К., буфетчица в трактире «Господское подворье», любовница Кламма.
· Учитель - маленький, узкоплечий, держится прямо, но не производит смешное впечатление. У маленького учителя был весьма внушительный вид.
· Гизза - учительница
· Лаземан - кожевник.
· Отто Брунсвик - сапожник, зять Лаземана.
· Ханс - ученик четвертого класса, сын Отто Брунсвика
· Герстекер - возница, «малорослый хромой человечек с измождённым, красным, слезящимся лицом».
· Шварцер - сын младшего кастеляна, пренебрегший правом жить в Замке из-за безответной любви к деревенской учительнице. Молодой человек имел «лицо актера, узкие глаза и густые брови».
· Трактирщик (трактир «Господское подворье»)
Жители Замка графа Вествеста
· Кламм - начальник Х канцелярии.
· Эрлангер - один из первых секретарей Кламма.
· Мом - секретарь Кламма и Валлабене по Деревне
· Галатер - чиновник, приславший к К. Иеремию и Артура; «весьма неподвижный мужчина».
· Фриц - младший кастелян.
· Сордини - чиновник, итальянец, известен в Деревне как необычайно деятельный человек.
· Сортини - чиновник, предложение которого яростно отвергла Амалия.
· Бюргель - секретарь некоего Фридриха; «маленький, благообразный господинчик».
Замок», анализ романа Франца Кафки
Написанный в 1922 году «Замок» Франца Кафкиотносится к числу наиболее значимых и загадочных философских романов XX века. В нём писатель поднимает важную теологическую проблему пути человека к Богу. Сочетающий в себе литературные черты модернизма и экзистенциализма, «Замок» представляет собой произведение во многом метафорическое и даже фантастическое. Реалии жизни в нём присутствуют постольку поскольку: художественное пространство романа ограничено Деревней и возвышающимся над ней Замком, художественное время меняется иррационально и без объяснения причин.
Место действия «Замка» нельзя вписать в конкретные географические реалии, поскольку оно вбирает в себя весь мир: Замок в нём является прообразом мира небесного, Деревня – земного. На протяжении всего романа разные герои подчёркивают, что между Деревней и Замком нет особой разницы, и в этом явственно прослеживается одно из основных положений христианского вероучения о слитности и нераздельности земной и небесной жизни.
Время действия «Замка» не имеет исторических точек опоры. О нём известно лишь то, что сейчас зима и продлится она, скорее всего, целую вечность, поскольку приход весны (по словам Пепи, временно заменяющей буфетчицу Фриду) – кратковременен и нередко сопровождается выпадением снега. Зима в романе – это авторское восприятие человеческой жизни, погружённой в холод, усталость и постоянные снежные препятствия.
Композиция романа не поддаётся какому-либо анализу в силу незаконченности и особого сюжетного развития «Замка». В этом произведении нет резких спадов и подъёмов. Главный герой – К. – приезжает в Деревню (рождается) и остаётся в ней навсегда для того, чтобы найти дорогу в Замок (к Богу). Роман, как и вся человеческая жизнь, не имеет классической завязки, развития и кульминации. Он, скорее, делится на смысловые части, представляющие собой разные этапы жизни главного героя.
В начале К. выдаёт себя за землемера и с удивлением узнаёт, что он и есть – землемер. От Замка К. получает двух помощников – Артура и Иеремию. В романе эти герои отчасти напоминают собой ангелов (хранителя и «разрушителя»), отчасти – детей. Непосредственным начальником К. становится Кламм – важный чиновник из Замка. Кто такой Кламм? Как он выглядит? Что собой представляет? Чем занимается? Этого не знает никто. Даже посыльный Кламма – Варнава – и тот никогда напрямую не видел этого персонажа. Не удивительно, что К., как и все жители Деревни, неудержимо влечёт к Кламму. Главный герой понимает, что именно он поможет ему найти дорогу в Замок. В каком-то смысле Кламм является для деревенского населения Богом, если не считать того, что главным в Замке заявлен некий граф Вествест, который упоминается только один раз – в самом начале романа.
Как и в любом крупном произведении, в «Замке» есть своя вставная история – рассказ Ольги, сестры Варнавы, о несчастье, приключившемся с её семьёй. Повествование девушки можно назвать информационной кульминацией романа, объясняющей читателю истинные взаимоотношения между деревенскими жителями и замковыми чиновниками. Первые, как и положено обычным людям боготворят вторых, являющихся небесными созданиями (какими именно: добрыми или злыми – каждый может решить для себя сам). В Деревне принято угождать чиновникам из Замка, исполнять все их прихоти. Когда Амалия (младшая сестра Варнавы и Ольги) отказывается прийти в гостиницу на свидание с Сортини, новость моментально разносится по округе, и семья девушки оказывается в полной изоляции – с ними перестают работать и общаться. Попытки отца семейства испросить своей семье прощения (вымолить) заканчиваются тяжёлой болезнью. Ольга, проводящая ночи со слугами чиновников, не может добиться даже того, чтобы о ней потом вспомнили в Замке. И только Варнава, горящей искренним рвением попасть на службу в Замок, добирается до самых первых канцелярий (церкви), где он видит просителей (людей), чиновников (священнослужителей) и иногда даже самого Кламма (Бога).
Любовная сюжетная линия в романе связана с взаимоотношениями К. и Фриды. Главный герой обращает на неё внимание, узнав, что она является любовницей Кламма. К Фриде его влечёт в силу двух причин: она хороша и как средство достижения цели (личной встречи с Кламмом), и как олицетворение Кламма и Замка. Что движет самой Фридой, бросившей хорошую должность (жизнь) и влиятельного любовника (Бога) ради нищего землемера, понять сложно. Можно лишь предположить, что девушка захотела бросить вызов обществу с тем, чтобы стать ещё более заметной и любимой Кламмом по возвращении к нему (после искупления грехов).
